Участник:Bhudh/Книги/Тронский, Иосиф. Общеиндоевропейское языковое состояние/Введение
Задача настоящей книги — проверка основных линий реконструкции общеиндоевропейского языкового состояния в свете новых материалов лингвистического исследования.
Проблема реконструкции индоевропейского праязыка была выдвинута впервые А. Шлейхером как центральная задача сравнительно-исторического исследования в области индоевропейских языков; обоснованное научное решение ей дали только младограмматики. Действительно, до провозглашения принципа незыблемости звуковых законов всякая праязыковая реконструкция неизбежно оставалась субъективной. Младограмматики реконструировали общеиндоевропейский звуковой состав, исходя из того принципа, что каждая независимая формула соответствий между отдельными ветвями индоевропейских языков отражает некую звуковую единицу праязыка. На базе фонетической реконструкции воздвигалась реконструкция более высокого уровня — морфологическая.
Реконструкция всегда принимает — так или иначе — форму некоего «родословного древа». От общеиндоевропейского языкового состояния переходят к общему прошлому отдельных ветвей — общегреческому, общеславянскому, общегерманскому состоянию и т. д., а затем к отдельным языкам или диалектам.
Созданная Шлейхером теория «родословного древа» индоевропейских языков уже давно подверглась сокрушительной критике. Распространяется ли эта критика на «родословное древо» как форму реконструкции?
История науки показывает, что те гипотезы, которые выдвигались взамен теории Шлейхера, не «работают». В первую очередь это относится к теории «волн», предложенной И. Шмидтом. Автор теории не использовал ее даже в своей собственной исследовательской практике.
Из современных языковедов чаще всего высказывается о порочности теории «родословного древа» итальянский ученый В. Пизани. Однако, если мы обратимся к книгам Пизани по сравнительной грамматике индоевропейских языков, например к его «Glottologia indeuropea» (Torino 1949), мы найдем реконструкцию, мало чем отличающуюся от обычной, лишь со спорадическими указаниями на возможность диалектного разнообразия внутри индоевропейского состояния. Пизани исходит из предположения о большом разнообразии диалектов, находившихся между собой в контакте в общеиндоевропейский период, но факты, отраженные в позднейших ветвях, не дают этой картины разнообразия, которую исследователь теоретически постулирует. Пизани вынужден предположить, что наряду с многообразными диалектами обыденной жизни существовал еще некий сакральный язык, поддерживавшийся на всем ареале индоевропейской речи особой кастой жрецов. Сакральный язык, близкий к ведическому санскриту, и явился будто бы источником того языкового единства, которое мы находим отраженным в дальнейшей истории индоевропейских языков. Это предположение еще более антиисторично, чем представление о «родословном древе».
Так, единство фонетического и грамматического строя индоевропейских языков обнаруживает себя даже через ряд тысячелетий после утраты непосредственного контакта между предками носителей отдельных ветвей. Предки же говорили на столь близких между собой диалектах, что их различия часто неуловимы для нас и уже не попадают в поле зрения исследователя, занимающегося реконструкцией общеиндоевропейского языковой состояния.
Конечно, реконструкция обедняет реальное многообразие явлений в жестких формулах, не дает возможности уловить ареальные и хронологические различия, подчас объединяет, вероятно, явления несинхронного порядка, но она представляет в обобщенном виде то единство, в котором обнаруживается причастность диалектов к одной доминирующей языковой системе. Связующие моменты этой системы сохранялись и при дроблении языков, и при их интеграции, и при параллельном развитии, законы которого обычно бывают сходны в генетически родственных системах.
Если бы этого единства не было, реконструкция была бы невозможной, сравнение не указывало бы на столь немногие точки расхождения, которые обнаруживаются при компаративном анализе. История науки показывает, что реконструкция общеиндоевропепского состояния возможна, хотя и допускает в отдельных случаях многозначные решения, свидетельствующие о диалектном разнообразии, и что эта реконструкция бросает яркий свет на дальнейшую историю индоевропейских языков.
Таким образом, критику, направленную на форму «родословного древа», нельзя признать продуктивной. Значение ее только предостерегающее, напоминающее об условном и обобщенном характере реконструкции, не позволяющем делать непосредственных выводов об историческом соотношении языков, а еще менее — об исторических судьбах их носителей.
Более серьезным недостатком младограмматической реконструкции был ее плоскостный характер.
История (или доистория) индоевропейских языков начиналась с условного, никогда не существовавшего в действительности момента «распадения» праязыкового единства. Все предшествовавшее объявлялось недоступным исследованию средствами сравнительно-исторического метода, выходящим за пределы серьезного изучения. Действительно, сравнительно-исторический метод сам по себе доводил только до «архетипа», до того пункта, с которого начинались расхождения по отдельным ветвям. Для того чтобы пойти дальше, надо было оперировать другими методами — методом пережитков, методом системной реконструкции, образцы для которых были выработаны на неязыковом материале, например в области доисторической этнографии. Эти методы надлежало применять к материалам уже не исторических языков, а к данным, доставленным той реконструкцией, которая была произведена путем сравнения. Младограмматики этого не делали, или если делали, то в порядке субъективных и недостаточно обоснованных предположений (Г. Гирт).
Работа в этом направлении предпринималась с разных точек зрения. Некоторые ученые высказывали мысль о том, что позади родства индоевропейских языков лежит еще более древнее родство индоевропейской семьи с другими — семито-хамитической или урало-алтайской. Сторонники этих гипотез выходили, разумеется, за пределы праиндоевропейского языка эпохи «распадения», но их предположения до сих пор еще не привели к сколько-нибудь бесспорным результатам.
Другие попытки, во многом продуктивные, исходили от французской школы, А. Мейе и его учеников, главным образом Э. Бенвениста и Ю. Куриловича. Исследования двух последних авторов опирались при этом на материалы новооткрытых языков — тохарского и главным образом хеттского.
Новые факты, открывшиеся языковедам при освоении материалов хеттского языка, производили большое впечатление, так как это древнейшие тексты на индоевропейском языке, древнее и Гомера, и Вед. С другой стороны, хеттский язык оказался необычным на фоне других индоевропейских языков, в значительной мере креолизованным, сохранившим несомненные архаизмы, но вместе с тем и носителем столь же несомненных новообразований.
Младограмматическая реконструкция исходила из предположения, что древний индоевропейский тип лучше всего сохранен в древнеиндийском и греческом с их сложными морфологическими системами. Хеттский являет другую картину. У него гораздо менее сложная морфология и применяются аналитические способы образования форм, как в новых европейских языках.
Встал вопрос — и он является одним из самых важных на современном этапе развития сравнительного изучения индоевропейских языков, надлежит ли сохранять ориентированность реконструкции на «классические» древние языки (греческий и санскрит) или перестроить ее, исходя из хеттского и из ветвей, имеющих сравнительно несложную морфологическую структуру, например из германских. В первом случае старая реконструкция сохранится в основных линиях и будет нуждаться только в поправках, касающихся подробностей. Во втором случае она изменится радикально.
С другой стороны, современное состояние лингвистической науки требует учета новых ее достижений, которые были еще неизвестны младограмматикам. К числу их принадлежит в первую очередь фонология. Звуковой строй восстанавливаемого общеиндоевропейского состояния должен контролироваться данными фонологической типологии. Морфологическая реконструкция, будучи направлена вглубь, в более отдаленное прошлое, смыкается с проблемой развития грамматических категорий и не может отрываться от истории мышления. Также и здесь встает вопрос, сохранятся ли при уходе исследования в большую глубь основные линии морфологической реконструкции, проведенной младограмматиками для эпохи «распадения» праязыка. Другими словами, остается ли в силе — с поправками, конечно, — младограмматическая картина позднего индоевропейского языка, или она нуждается в коренной переработке при новых установках исследования.
