Участник:Bhudh/Книги/Тронский, Иосиф. Общеиндоевропейское языковое состояние/I. Реконструкция звукового строя/К вопросу/Гласные

I. РЕКОНСТРУКЦИЯ ЗВУКОВОГО СТРОЯ

К вопросу об общеиндоевропейском фонемном инвентаре

 Гласные 

Вопрос об индоевропейских гласных тесно переплетен с проблемами ларингальной теории, со спорами относительно количества ларингалов. Но все это относится лишь к дальней реконструкции на ее различных хронологических уровнях. В те столетия, которым должна соответствовать ближняя реконструкция, ларингалы, сколько бы их в прошлом ни было, находились в процессе исчезновения, и вокалические тембры, которые могли бы быть приписаны их действию, начинали характеризовать уже не фонетические варианты гласного в сочетании с ларингалом, а самостоятельные фонемы. Ближняя реконструкция рассчитана на картину, весьма близкую к фонологическим системам древнейших представителей отдельных ветвей, и при этом не обязательно абсолютно единую на протяжении всего ареала индоевропейской речи. Это — картина поливокалическая, с подсистемами кратких и долгих гласных (в том числе ī и ū)

Сосредоточим внимание на триаде «собственных» кратких гласных — e, a, o. Младограмматики приняли эту триаду для праязыка, опираясь на данные ветвей с максимальным различением этих гласных — армянской, греческой, италийской, кельтской. В германской, балтийской, славянской, албанской и хеттской ветвях противостоят друг другу только два гласных — один переднего ряда e, другой непереднего ряда, который можно условно обозначить как å: он выступает чаще всего как a (германский, балтийский, албанский, хеттский), в славянском — как o. при этом ветви с тембром а имеют в противостоящем долгом тембр ō, славянский, наоборот, — ā. Индоиранский дает вместо триады или диады единое a, однако ассибиляция палатальных там, где индоиранскому a соответствует европейское e (лат. -que, греч. τε, д.-и. ca и т. д.), свидетельствует о том, что эти индоиранские a восходят к *e. Таким образом, в предыстории индоиранского можно обнаружить ту же диаду, что в германском и других языках. Соперничают, стало быть, две системы. Следует ли одну из них признать первичной, и, если следует, то какую именно?

«Слабым» местом триады всегда представлялся индоевропейский гласный *a, реже всего встречающийся, а главное — почти не принимающий участия в аблаутных соотношениях и тем самым как бы выпадающий из системы морфологизованных чередований. Отсюда постоянные попытки изъять этот гласный из исходного вокализма индоевропейских языков.

Самый частый случай индоевропейского *a, согласно младограмматической реконструкции, случай начального положения получил в свете ларингальной гипотезы легкое истолкование: начальный гласный a восходит к *ə̯₂e или *ə̯₂o. Возникновение его из этих групп можно было рассматривать как общеиндоевропейский процесс (не затронувший, однако, хеттского языка, где ларингал в этой позиции сохранился: ḫan-ti, греч. ἀντί и т. д.) и тогда *a- относилось бы к одному из наиболее поздних слоев общеиндоевропейского языка; можно было, однако, исходя именно из группы *ə̯₂o, приписать изменение тембра гласного лишь южной группе языков, где при этом образовалась триада e — a — o, и для прочих принять *ə̯₂o- > *o- с дальнейшими рефлексами этого *o по различным ветвям. На эту вторую точку зрения встал Ю. Курилович, уделивший вопросу об *a большое внимание в ряде своих работ. Если мы возьмем его подробный разбор проблемы *a в книге “L'Apophonie” (1956), окажется все же, что исследователь оставил ряд случаев без объяснения. Таковы основы: *kaiko- 'слепой', *daiu̯e- 'деверь', *kˆanku- 'сук', *kˆaso(n) 'заяц', *sauso- 'сухой', *'ĝhans- 'гусь'. «Перед лицом этих этимологий, — пишет Ю. Курилович, — мы еще не решаемся рассматривать доказательство послеиндоевропейского (южного) происхождения вокализма а как окончательное. Но задача сводится к небольшому числу этимологии». Немногие слова эти относятся к категории конкретных имен, не связанных с глагольными корнями. Ни в местоимениях, ни в числительных нет исконного вокализма a; нет его и среди названий частей тела, а это основные категории индоевропейской лексики. Исследователь считается с возможностью, что не поддающиеся объяснению случаи могут представлять собой заимствования из каких-либо неиндоевропейских языков. В инсбрукском докладе (1961) Курилович, не приводя уже новых доводов, исключил a из праиндоевропейского вокализма.

Против аргументации Куриловича выступил недавно О. Семереньи. Он настойчиво подчеркивает несводимость многих начальных *a к послеларингальной позиции или к шва, но наряду с этим выдвигает также и теоретическое соображение, основанное на принципах фонологической типологии: не существует фонологических систем, содержащих только гласные среднего и высокого подъема; все известные системы содержат a. с этой точки зрения предлагаемый Куриловичем праиндоевропейский вокализм ē̆, ō̆, ī̆, ū̆ доказывается нереалистичным. Вывод Семереньи: надлежит признать индоевропейское a и тем самым принять для праязыка «нормальную систему из пяти гласных, такую, как мы находим, например, в латинском языке».

Мы уже имели возможность убедиться (стр. 39) в том, сколь большое значение может иметь фонологическая типология при реконструкции доисторических состояний звукового строя. Однако в рассматриваемом случае ссылка Семереньи на типологические закономерности вряд ли достигает цели. Когда мы, рассуждая об индоевропейском вокализме, пользуемся привычными обозначениями *e, *o, они имеют условный характер, не позволяющий придавать им слишком определенную фонетическую реальность. Наши *e и *o в свое время обозначались как *a₁ и *a₂. Если бы мы пожелали придать реконструкции Куриловича форму

i	u
ä	å

возражения со стороны фонологической типологии, по-видимому, отпали бы.

Тем не менее самый вывод, к которому приходит Семереньи в результате анализа самого материала, представляется мне обоснованным, независимо от типологического аргумента. В случае с гласным a мы имеем ту же напрасную тенденцию языковедов исключить из реконструкции все «малочастотное», редкое, с которой мы уже встречались в вопросе о глухих придыхательных. Без исследовательского нажима, без предположений ad hoc нельзя устранить хотя бы и немногие случаи индоевропейского *a. Стало быть, необходимо его принять. Даже если бы этот звук оказался генетически чужим, субстратным, заимствованным и т. п., усвоение его в качестве особой фонемы дает ему место в фонологической системе языка, воспринявшего этот звук.

К тому же гипотеза о «заимствованном» характере слов, содержащих несводимые к известным нам источникам звуки a, тоже является одним из предположений ad hoc, к которым прибегают, не видя путей для приемлемого объяснения. «Заимствования» иноязычных слов с усвоением иноязычной фонемы вместо замены ее автохтонной фонемой представляют собой вообще редкий случай, если речь не идет о заимствовании из одного литературного языка в другой на совершенно ином уровне языкового развития. В словах с несводимым a естественнее поэтому видеть не заимствования из другого языка, а остатки прошлого, рудименты. Так, по-видимому, смотрит на этот вопрос и Семереньи. Он исходит при этом из представления о позднем возникновении индоевропейского качественного аблаута e/o, который стал мощным морфологическим фактором, преобразил всю картину индоевропейского вокализма и вытеснил более ранние чередования. Формы с древним вокализмом а остались в некоторых изолированных словах, не связанных с глагольными корнями и не охваченных перестройкой вокализма. Последующая судьба a, дефонологизация различия между a и o в ряде языков (см. выше) связана была с незначительностью функциональной нагрузки a. в дальнейшем эта нагрузка увеличилась благодаря возникновению a (или å) < *ə в европейских языках (по-видимому, уже очень поздний процесс).

Проблемы дальней реконструкции индоевропейского вокализма очень сложны. Они неразрывно связаны со спорными вопросами ларингальной теории и с не менее спорными вопросами развития индоевропейского аблаута, которые остаются нерешенными, несмотря на обилие высказанных по их поводу предположений.

Нет, разумеется, ничего проще, чем принять моновокалическую теорию в одной из ее разновидностей и представить себе весь дальнейший ход развития как все время направленный в одну сторону процесс дифференциации вокализма, выделение самостоятельных гласных из былых «силлабофонем» или «протофонем». С умозрительной точки зрения, такие гипотезы всегда возможны. И нет ничего легче, чем подвергать эти гипотезы умозрительной же критике, ссылаясь на то, что действительность всегда сложна и картина непрерывной единообразной эволюции маловероятна. Нас интересует только вопрос о том, в какой мере факты, устанавливаемые ближней реконструкцией индоевропейского вокализма, дают опору для дальнейших исканий.

В этом отношении интересна позиция Ю. Куриловича, исследования которого способствовали распространению моновокалической теории, начиная с 30-х годов нашего века. В своем уже неоднократно упоминавшемся инсбрукском докладе он выступил с рядом критических замечаний по адресу этой теории. То обстоятельство, что на основе форм с вокализмом e возникает нулевая ступень с i и u, ступень с тембром o, удлиненная ступень ē и т. д., еще не дает основания умозаключать, что все i, u, o, ē и т. д. позднейшего происхождения. В древних индоевропейских языках огромный слой производных форм, основанных на аблаутных закономерностях, оттеснил сравнительно немногочисленные слова, сохранившие древний вокализм. Древнее o, как в греч. κόπτω, представляет собой уже редкий случай по сравнению с массовидной деривацией типа γόνος. Рядом с распространением новых тембров шла элиминация старых. С другой стороны, вокализм e в ряде случаев, вероятно, уже является вторичным, представляя собой новообразование по преобладающему типу. Все это делает реконструкцию e как единственного гласного если не невозможной, то во всяком случае весьма спорной и непосредственно из фактов не вытекающей.

Против моновокалической гипотезы выдвигались доводы также с точки зрения фонологической типологии. «Моновокалическая картина праиндоевропейского.языка не находит поддержки в зарегистрированных языках мира», — утверждал Р. О. Якобсон на VIII Международном съезде языковедов в Осло. Не будем входить в рассмотрение вопроса о том, действительно ли в известных нам живых языках нет моновокализма. Специалисты тех языков, относительно которых утверждалась моновокаличность (абхазский, аранта и т. п.), расходятся в своих мнениях. Но даже если утверждение Якобсона правильно, оно не может претендовать на панхроническую значимость. Оно сигнализует лишь о том, что гипотеза о моновокалическом предке индоевропейских языков должна быть отнесена к достаточно отдаленному прошлому, к такой хронологической глубине, на которой типологические закономерности современных языков уже не действуют. Однако суждения о явлениях такой глубины вряд ли могут быть добыты путем системного анализа недавних фактов и в сущности выходят за пределы всякой «реконструкции», даже дальней.